Смертный пепел бессмертного феникса
среда, 07 января 2015
Почему желание мистики по-прежнему сильно? С того времени я сознательно избегаю некоторых оккультных и эзотерических тем, потому что они опасны, вредны для меня. Я подвержена очень большому риску потерять последние связи с реальностью. Однако... я не могу не поддаться искушению начать все заново. От реальности тошнит, здесь все выходит из рук вон плохо, не так, как нужно, я чувствую себя лишней, мне нужно иное... По сути бояться нечего. Даже нового, более сильного приступа душевной болезни.
А когда я уплываю слишком далеко, то начинаю пугаться и умолять реальность вернуться ко мне. Чтобы вновь с отвращением отбросить ее прочь?
Мистика ходит за мной по пятам. Вчера я не выходила из дому, потому как с самого пробуждения была уверена в том, что там со мной случится что-то плохое. У меня едва не случилась истерика, когда мать пыталась отправить меня "подышать свежим воздухом". Но, к счастью, все обошлось, и мне удалось избежать этого. Потому что мои предчувствия редко обманывают меня.
А когда я уплываю слишком далеко, то начинаю пугаться и умолять реальность вернуться ко мне. Чтобы вновь с отвращением отбросить ее прочь?
Мистика ходит за мной по пятам. Вчера я не выходила из дому, потому как с самого пробуждения была уверена в том, что там со мной случится что-то плохое. У меня едва не случилась истерика, когда мать пыталась отправить меня "подышать свежим воздухом". Но, к счастью, все обошлось, и мне удалось избежать этого. Потому что мои предчувствия редко обманывают меня.
четверг, 01 января 2015
Я объясняю без слов шаги хоровода,
Я объясняю сдутый ветром след босой ноги,
Я объясняю без утайки мгновенье этого мира,
Я объясняю луч солнца на чьем-то далеком плече,
Я объясняю черный мрак в распахнутом окне,
Я объясняю времена года, деревья и птиц,
Я объясняю немое счастье зеленых трав,
Я объясняю странное молчание домов,
Я объясняю бесконечно и тени и свет,
Я объясняю очарование женских тел, их блеск,
Я объясняю небосвод вещей и их различия,
Я объясняю их родство вот здесь передо мной.
Луи Арагон
Я объясняю сдутый ветром след босой ноги,
Я объясняю без утайки мгновенье этого мира,
Я объясняю луч солнца на чьем-то далеком плече,
Я объясняю черный мрак в распахнутом окне,
Я объясняю времена года, деревья и птиц,
Я объясняю немое счастье зеленых трав,
Я объясняю странное молчание домов,
Я объясняю бесконечно и тени и свет,
Я объясняю очарование женских тел, их блеск,
Я объясняю небосвод вещей и их различия,
Я объясняю их родство вот здесь передо мной.
Луи Арагон
вторник, 30 декабря 2014
Зимой непонятные предчувствия усиливаются. Вновь как-то странно болит голова, как год назад, вновь время проходит мимо меня. Смотрю на дату публикации последней записи – 30 декабря, и меня цепляет ужас. Все смешалось, слилось. Вновь я подлогу не выхожу из сна. Но зима не так страшна, как весна... Ее я ожидаю с еще большим страхом. Весной всегда хуже, я не знаю, почему. А может быть, нет никакой зимы и весны? Может, это всеобщий обман? Смена декораций – вот что это. А сцена одна. У меня давно ощущение, что времени вообще не существует. Как и меня.
Черт разберет, что происходит, я путаю сон с явью, я чувствую запахи и вкусы, которых нет... Я снова не понимаю, кто я. Позволяю себе абсолютно все, потому что границ давно нет, потому что любой поступок, любое слово – это не мое, а чужое. Я могу быть кем угодно, но ненавижу всякую роль. Я плохой актер, потому что не умею заигрываться и забывать обо всем. Играй по правилам, черт возьми!
вторник, 19 августа 2014
Я вообразила себе револьвер, и он мне понравился.
Затем, улыбаясь, я пустила себе воображаемую пулю в лоб.
Тогда я увидела пластилиновый мир под сводом нарисованных звезд.
И он был скрыт от недоброжелателей запотевшим стеклом.
Все изображения казались странно плоскими, а звуки – выпуклыми.
Как будто прозрачный лифт завис на сто восьмом этаже,
А снаружи его стен – лишь плотный туман и мерцание гуашевой луны.
И лилась музыка, складываясь в трехмерные фантасмагории.
Пластилиновые и такие недосягаемые, но невероятно красивые.
Мириады ниточных лабиринтов с одним-единственным выходом.
Таблички, ложные указатели, нарисованный порох в воздухе.
О, здесь было все и не было ничего!
А воображаемая пуля тем временем болезненно разлагалась в мозгу...
Затем, улыбаясь, я пустила себе воображаемую пулю в лоб.
Тогда я увидела пластилиновый мир под сводом нарисованных звезд.
И он был скрыт от недоброжелателей запотевшим стеклом.
Все изображения казались странно плоскими, а звуки – выпуклыми.
Как будто прозрачный лифт завис на сто восьмом этаже,
А снаружи его стен – лишь плотный туман и мерцание гуашевой луны.
И лилась музыка, складываясь в трехмерные фантасмагории.
Пластилиновые и такие недосягаемые, но невероятно красивые.
Мириады ниточных лабиринтов с одним-единственным выходом.
Таблички, ложные указатели, нарисованный порох в воздухе.
О, здесь было все и не было ничего!
А воображаемая пуля тем временем болезненно разлагалась в мозгу...
суббота, 16 августа 2014
15.08.14
Я проснусь, когда мое черное солнце закроет собою слепящий глаза ветер... Оно укроет меня тенью, когда свет станет невыносим. Заплатка для моего ветхого, треснувшего по швам мира... Я тихо-тихо, почти неслышно, вберу горького воздуха и начну жить, о мое черное солнце.
Я проснусь, когда мое черное солнце закроет собою слепящий глаза ветер... Оно укроет меня тенью, когда свет станет невыносим. Заплатка для моего ветхого, треснувшего по швам мира... Я тихо-тихо, почти неслышно, вберу горького воздуха и начну жить, о мое черное солнце.
13.08.14
Людские голоса настолько выпуклые, что можно собрать их нити в пучок и повязать ими глаза. Голоса – это не больше не прерогатива слуха, это почти бесцветная панорама перед взором, которая, однако, видится неким страшным препятствием и необъяснимо пугает. "Вот, ты видишь, чувствуешь чужой голос, но не видишь и не чувствуешь себя. Не значит ли это, что мы есть, а тебя и вовсе не существует?"
Людские голоса настолько выпуклые, что можно собрать их нити в пучок и повязать ими глаза. Голоса – это не больше не прерогатива слуха, это почти бесцветная панорама перед взором, которая, однако, видится неким страшным препятствием и необъяснимо пугает. "Вот, ты видишь, чувствуешь чужой голос, но не видишь и не чувствуешь себя. Не значит ли это, что мы есть, а тебя и вовсе не существует?"
11.08.14
Ха... Системы... Одна идеальнее другой. Невероятный набор подходящих комбинаций. Вставь любую деталь – механизм будет запущен. Но потом его уже не остановить... Толку от того, что так нельзя? Где у этого механизма тормоз? А его нет... Полное разрушение механизма – вот его остановка. Иных путей нет. Раскол и предательство самого себя – как это остановить?
Ха... Системы... Одна идеальнее другой. Невероятный набор подходящих комбинаций. Вставь любую деталь – механизм будет запущен. Но потом его уже не остановить... Толку от того, что так нельзя? Где у этого механизма тормоз? А его нет... Полное разрушение механизма – вот его остановка. Иных путей нет. Раскол и предательство самого себя – как это остановить?
29.07.14
Бесконечность – почему восьмерка?.. Круг – это Вселенная, не имеющая ни конца, ни начала. Или вернее так: конец, переходящий в начало, и начало, полностью сливающееся с концом. Полное единство. Два круга – Вселенная дважды. Бесконечность дважды. Идеальная восьмерка, так поразительно напоминающая механизм. Механизм мироздания.
Но вот и трагедия: бесконечность загнана в форму, а следовательно, пока жива эта форма, восьмерка не может быть бесконечностью. Для бесконечности не должно существовать границ. Это лишь иллюзия.
Наше тело – цифра. Мы – бесконечности, загнанные в восьмерки. Как ни старайся рисовать круги идеально ровными, не удастся в форме воплотить бесконечность... Жалкое тленное подобие, которое так просто перечеркнуть, разорвать, закрасить... И от этого так смешно... Но что еще забавнее: свободы у цифры быть и не должно, она создана именно для того, чтобы быть начерченной на бумаге и иметь конец и начало и выражать одну миллионную от бесконечности. Да и сама по себе цифра ничего не значит. Нужны уравнения, числа, графики, в которых она стала бы частью чего-либо.
Бесконечность – почему восьмерка?.. Круг – это Вселенная, не имеющая ни конца, ни начала. Или вернее так: конец, переходящий в начало, и начало, полностью сливающееся с концом. Полное единство. Два круга – Вселенная дважды. Бесконечность дважды. Идеальная восьмерка, так поразительно напоминающая механизм. Механизм мироздания.
Но вот и трагедия: бесконечность загнана в форму, а следовательно, пока жива эта форма, восьмерка не может быть бесконечностью. Для бесконечности не должно существовать границ. Это лишь иллюзия.
Наше тело – цифра. Мы – бесконечности, загнанные в восьмерки. Как ни старайся рисовать круги идеально ровными, не удастся в форме воплотить бесконечность... Жалкое тленное подобие, которое так просто перечеркнуть, разорвать, закрасить... И от этого так смешно... Но что еще забавнее: свободы у цифры быть и не должно, она создана именно для того, чтобы быть начерченной на бумаге и иметь конец и начало и выражать одну миллионную от бесконечности. Да и сама по себе цифра ничего не значит. Нужны уравнения, числа, графики, в которых она стала бы частью чего-либо.
15.07.14
До чего же поразительно уживаются в нас противоречия, как же безумно они сочетаются между собою!.. Восхищаться аморальными поступками, но плакать от звона церковных колоколов и дождя; одобрять бессознательно насилие и садизм, но призывать к милосердию; видеть красоту в отвратительном, но быть тонко чувствующим эстетом – разве не страшно это, но, вместе с тем, и не удивительно? И если существует самое жуткое, что только было создано Богом за все время, – то это, непременно, мы сами. Все горькие источники – в нас. Но и после их испития остается сладкий привкус. И верно, не осуждайте никого, а прежде сумейте рассмотреть собственных демонов поближе. Вы невероятно поразитесь.
До чего же поразительно уживаются в нас противоречия, как же безумно они сочетаются между собою!.. Восхищаться аморальными поступками, но плакать от звона церковных колоколов и дождя; одобрять бессознательно насилие и садизм, но призывать к милосердию; видеть красоту в отвратительном, но быть тонко чувствующим эстетом – разве не страшно это, но, вместе с тем, и не удивительно? И если существует самое жуткое, что только было создано Богом за все время, – то это, непременно, мы сами. Все горькие источники – в нас. Но и после их испития остается сладкий привкус. И верно, не осуждайте никого, а прежде сумейте рассмотреть собственных демонов поближе. Вы невероятно поразитесь.
01.07.14
Двери отперты, и ледяное дыхание добирается с лестничных глубин до самого порога, обрамляя его черным инеем и расползаясь все далее и далее по стенам. Причудливая мерзлая паутина украшает дом и пытается поймать меня в свои объятия. У меня есть окна, сквозь которые возможно различить, что по ту сторону стен дороги чисты, но что-то шепчет о том, что там опасно и жутко, и я делаю сознательный, но вместе с тем шаткий шаг назад... Черная ледяная паутина тотчас подхватывает меня и опутывает стремительно, словно полагая, что я смогу убежать прочь, в соблазнительные дали. Но я не бегу. Я точно в колыбели – темной и холодной – в колыбели страха, которому нет имени, но который стал постоянным спутником. Все двери отперты, и дороги ясно видны, но к чему выходить наружу? Я верю этому незримому голосу, верю, что там меня ожидает опасность, и остаюсь в обрамленном черной паутиной доме – навечно, без права и желания покидать его затянутые сложными узорами стены.
...Посвящается моим страхам...
Двери отперты, и ледяное дыхание добирается с лестничных глубин до самого порога, обрамляя его черным инеем и расползаясь все далее и далее по стенам. Причудливая мерзлая паутина украшает дом и пытается поймать меня в свои объятия. У меня есть окна, сквозь которые возможно различить, что по ту сторону стен дороги чисты, но что-то шепчет о том, что там опасно и жутко, и я делаю сознательный, но вместе с тем шаткий шаг назад... Черная ледяная паутина тотчас подхватывает меня и опутывает стремительно, словно полагая, что я смогу убежать прочь, в соблазнительные дали. Но я не бегу. Я точно в колыбели – темной и холодной – в колыбели страха, которому нет имени, но который стал постоянным спутником. Все двери отперты, и дороги ясно видны, но к чему выходить наружу? Я верю этому незримому голосу, верю, что там меня ожидает опасность, и остаюсь в обрамленном черной паутиной доме – навечно, без права и желания покидать его затянутые сложными узорами стены.
...Посвящается моим страхам...
15.06.14
Осознание того, что жизнь – только сон, придуманная кем-то игра, разумеется, не ново среди людей, мы встречаем подобные мысли довольно часто и уже не так удивляемся им, а возможно, и соглашаемся (что вполне естественно) с ними. А что есть человеческое "Я"? Помнится, лет в пять я любила повторять мысленно долго-долго какие-нибудь слова и замечать, как теряется их смысл. Тогда это невероятно поражало меня. Но более всего было любопытно повторять коротенькое слово "Я". "Что это такое?" – думалось мне, и я тогда же невольно отмечала, что даже при первом вдумчивом произношении этого слова смысл был изначально как-то размыт и погружен точно в глубокую бездну, в отличие от слова "апельсин", при виде которого в памяти всплывали весьма точные ассоциации, запах, цвет. Что такое "Я"? И по сей день невероятно сложно вообразить себе какие-либо конкретные очертания. Апельсин – фрукт – растет на дереве, дерево уходит корнями в землю. А мы?.. Есть ли у нас единое место, единое сознание, единое самоопределение? Разумеется, нет. А потому и в самом деле, не спим ли мы? Существуем ли вообще?
Осознание того, что жизнь – только сон, придуманная кем-то игра, разумеется, не ново среди людей, мы встречаем подобные мысли довольно часто и уже не так удивляемся им, а возможно, и соглашаемся (что вполне естественно) с ними. А что есть человеческое "Я"? Помнится, лет в пять я любила повторять мысленно долго-долго какие-нибудь слова и замечать, как теряется их смысл. Тогда это невероятно поражало меня. Но более всего было любопытно повторять коротенькое слово "Я". "Что это такое?" – думалось мне, и я тогда же невольно отмечала, что даже при первом вдумчивом произношении этого слова смысл был изначально как-то размыт и погружен точно в глубокую бездну, в отличие от слова "апельсин", при виде которого в памяти всплывали весьма точные ассоциации, запах, цвет. Что такое "Я"? И по сей день невероятно сложно вообразить себе какие-либо конкретные очертания. Апельсин – фрукт – растет на дереве, дерево уходит корнями в землю. А мы?.. Есть ли у нас единое место, единое сознание, единое самоопределение? Разумеется, нет. А потому и в самом деле, не спим ли мы? Существуем ли вообще?
04.06.14
Как можете вы любить Бодлера, вы, насквозь проникнутые самим благочестием, словно окутанные сладким дымом, в котором нет ни доли горечи? Как можете любить этот сплин, эту меланхолическую симфонию с нарочито подчеркнутым эротизмом? Нет, вашим душам определенно вреден Бодлер. Забудьте о нем, читайте что угодно, но не "Цветы зла" в треснувшей вазе. Бодлера можем любить только мы, терзаемые раздвоением декаденты, которым никогда не суждено обрести единство, но никак не вы, о бедные и счастливые люди. Зачем вам эти разлитые тонкие духи, аромата которого вы никогда не ощутите в полной мере, зачем вам эти широкие символы, если вы никогда не поднимали тонкой шелковой завесы между двумя мирами?.. Зачем, скажите мне, понадобился вам Бодлер?
Как можете вы любить Бодлера, вы, насквозь проникнутые самим благочестием, словно окутанные сладким дымом, в котором нет ни доли горечи? Как можете любить этот сплин, эту меланхолическую симфонию с нарочито подчеркнутым эротизмом? Нет, вашим душам определенно вреден Бодлер. Забудьте о нем, читайте что угодно, но не "Цветы зла" в треснувшей вазе. Бодлера можем любить только мы, терзаемые раздвоением декаденты, которым никогда не суждено обрести единство, но никак не вы, о бедные и счастливые люди. Зачем вам эти разлитые тонкие духи, аромата которого вы никогда не ощутите в полной мере, зачем вам эти широкие символы, если вы никогда не поднимали тонкой шелковой завесы между двумя мирами?.. Зачем, скажите мне, понадобился вам Бодлер?
23.05.14
Я чувствую себя не то жонглером, не то одним из мячиков, которые ловко подбрасывает жонглер. И, всякий раз описывая круг , возвращаюсь в большие горячие руки
Жонглер или один из его разноцветных мячей?.. Описывая круг и возвращаясь в горячие руки, вновь принимаюсь разрезать воздух. Я и прочие мячи – часть одного спектакля, но вместе с тем и каждый из них – самостоятельный предмет, и что изменится, когда один из них случайно, непредвиденно упадет? Заметят ли зрители потерю, или же прочие мячи сумеют скрасить ее, закружившись еще пуще в разноцветном вихре?
А возможно, я и есть этот жонглер, что беспрестанно подкидывает мячи один за другим? Разнообразные миры составляют единую сложную картину, но что произойдет, когда один из них упадет? Будет ли заметна потеря? Определенно, будет, но лишь на некоторое время, по истечении которого уцелевшие мячи вновь примутся плясать над головой жонглера. И так до тех пор, пока не останется лишь один, самый упорный, и он, забавно корчась, будет умолять не опускать его на землю, где ему видна только малая часть жизни, а оставить вечно в воздухе, откуда открывается вид несравненно более обширный. Жонглер усмехнется, зевнет, решит дать отдых рукам и положит мяч на землю. От этого он не перестанет быть мячом, но прежнее выступление его будет забыто: отныне он всего лишь предмет, привлекающий к себе внимание пыли и любопытных животных.
Я чувствую себя не то жонглером, не то одним из мячиков, которые ловко подбрасывает жонглер. И, всякий раз описывая круг , возвращаюсь в большие горячие руки
Жонглер или один из его разноцветных мячей?.. Описывая круг и возвращаясь в горячие руки, вновь принимаюсь разрезать воздух. Я и прочие мячи – часть одного спектакля, но вместе с тем и каждый из них – самостоятельный предмет, и что изменится, когда один из них случайно, непредвиденно упадет? Заметят ли зрители потерю, или же прочие мячи сумеют скрасить ее, закружившись еще пуще в разноцветном вихре?
А возможно, я и есть этот жонглер, что беспрестанно подкидывает мячи один за другим? Разнообразные миры составляют единую сложную картину, но что произойдет, когда один из них упадет? Будет ли заметна потеря? Определенно, будет, но лишь на некоторое время, по истечении которого уцелевшие мячи вновь примутся плясать над головой жонглера. И так до тех пор, пока не останется лишь один, самый упорный, и он, забавно корчась, будет умолять не опускать его на землю, где ему видна только малая часть жизни, а оставить вечно в воздухе, откуда открывается вид несравненно более обширный. Жонглер усмехнется, зевнет, решит дать отдых рукам и положит мяч на землю. От этого он не перестанет быть мячом, но прежнее выступление его будет забыто: отныне он всего лишь предмет, привлекающий к себе внимание пыли и любопытных животных.
15.02.14
Я самый унылый и скучный собеседник, не так ли? Если таков ваш выбор, то пожалуйста. Я переживу. Я забралась в свой домик улитки, и мне здесь вполне тепло.
"Когда я вырасту большим, я легализую оружие!"
Слишком много "Я".
Я самый унылый и скучный собеседник, не так ли? Если таков ваш выбор, то пожалуйста. Я переживу. Я забралась в свой домик улитки, и мне здесь вполне тепло.
"Когда я вырасту большим, я легализую оружие!"
Слишком много "Я".
06.02.14
Сколько раз за все время существования я запоминала свои сны? Дважды, трижды? И почему именно тогда они остаются в памяти, когда после пробуждения следует страх, боль, отчаяние и ожидание чего-то жуткого?
Мне снилось, что я желаю смерти и пытаюсь всячески достичь ее, схватиться за это костлявое смрадное тело рукою, и чувство необходимости этой затеи оказалось столько велико, что мне не приходило в голову решительно никаких идей о том, что возможно как-либо избежать этой участи - во всяком случае, на сей раз, ибо, как известно, никто не останется обделенным этим подарком. Однако в моем сне это была даже не участь, не злая неизбежность, не смиренное принятие конца. Это оказалось странным и вместе с тем жутким желанием, единственным, овладевшим мною полностью, холодным и пугающим. Мне было страшно; плавкий ужас доходил до кончиков пальцев и застывал там, превращаясь в острые тонкие иглы...
Я знала, что должна умереть. Сегодня, в этот день, словно сам шанс, как выигрышный билет, был милостиво получен после долгих прошений о том, и я не могла им не воспользоваться незамедлительно. О чем я еще размышляла, о чем просила, что занимало мое воображение? Нет, ни единой иной думы не возникало в моем сознании, а лишь темное холодное одеяло смерти и жуткие колыбельные - ничего более. Впрочем, решение это принадлежало лишь мне, никто не вынуждал меня уходить навсегда, хотя я и не отрицаю того, что сама мысль об этом была заброшена в разум, как тяжелый камень, откуда-то извне, - какое восхитительное оправдание для самоубийцы, не правда ли?
Самое поразительное, что мои близкие пытались помочь мне в моей затее, будто я просила не вечного сна, а, напротив, жизни и пробуждения. К сожалению, теперь я не могу припомнить всех подробностей сновидения (по обыкновению я не запоминаю ровным счетом ничего, так что сам факт того, что какие-то крупные, но зыбкие детали устояли перед стеной реальности, уже весьма необычайно), а потому нижеследующее может оказаться лишь плодом воображения вне сна, в реальности - кто знает? Итак, я, повторюсь, не помню, какие способы достижения вечного покоя перебирались мною. Я сумела запечатлеть после пробуждения лишь два из них, но, полагаю, их было больше, о чем свидетельствовали уже упомянутые "иглы" в кончиках пальцев и студеный ужас - боязнь боли и всяческих мучений. Да, мне хотелось смерти, но чистой и бесчувственной, без медленных и оттого невыносимых ощущений ее приближения.
Сперва мне предлагали разрезать живот - я должна была умереть от потери крови. Человек, который вызвался проделать это, показывал весьма острые блестящие самурайские мечи, сам был, кажется, хирургом и уверял, что я даже не почувствую, как упаду в черное одеяло смерти. Я весьма ясно увидела эту картину: кушетка в сероватой комнате, маленькие круглые свечи, разрезанное тело и кровь - моя кровь, - с тяжестью покидавшая организм. Нет, такой вариант мне не нравился. Меня охватил ужас - этот самый страх невыносимой боли; мне вдруг захотелось жить, но вместе с тем я вполне ясно ощущала, что этого уже нельзя было желать, что это так далеко, так невозможно, что и мысль о жизни была уже чем-то запрещенным и диким. И мне предлагали иные варианты моей гибели. Очевидно, среди них были куда более пугающие, но отнюдь не тривиальные: не было предложений сброситься с высотного здания или удавиться. Однако за неимением ничего подходящего, я предпочла как раз именно один из привычных, излюбленных многими, ушедшими до меня, людьми - снотворное. В больших количествах.
У меня дома как раз было снотворное, однако, оказалось в пластинке всего десять таблеток - мне тогда казалось, этого будет недостаточно. Однако меня охватывало такое отчаяние, так неизбежно чувствовалась близкая гибель, так мало оставалось времени, что я цеплялась за любую попытку уснуть навсегда, и схватила пластинку с таблетками, проглотив маленькие белые проводники в сон один за одним, без воды, после чего легла на свою кровать, к стене, и заснула. Я знала, чем может грозить "не-смерть" и опасалась этих последствий еще более, нежели самой гибели.
Ничего не произошло. Я проснулась под звуки ехавшего поезда и обнаружила, что здоровье мое не пошатнулось от принятой дозы, но также я не умерла; однако "иглы" в пальцах все еще ясно ощущались. Страх - безумный, ледяной страх - никуда не ушел, а остался гостить - в разуме, душе, теле. В тот миг я осознала, что никогда, вероятно, не смогу лишить себя дыхания, впрочем, и желание, такое дикое и неотвратимое, возникло впервые - лишь во сне. Отчего-то мне хочется жить, хотя смерть и жизнь одинаково кажутся отвратительными, будто возникло такое чувство, что мне необходима некая середина. Но ее нет, а значит, придется довольствоваться тем, что предлагают, как птице, равно ненавидящей ее клетку и помещение дома, где ей доводится летать.
Сколько раз за все время существования я запоминала свои сны? Дважды, трижды? И почему именно тогда они остаются в памяти, когда после пробуждения следует страх, боль, отчаяние и ожидание чего-то жуткого?
Мне снилось, что я желаю смерти и пытаюсь всячески достичь ее, схватиться за это костлявое смрадное тело рукою, и чувство необходимости этой затеи оказалось столько велико, что мне не приходило в голову решительно никаких идей о том, что возможно как-либо избежать этой участи - во всяком случае, на сей раз, ибо, как известно, никто не останется обделенным этим подарком. Однако в моем сне это была даже не участь, не злая неизбежность, не смиренное принятие конца. Это оказалось странным и вместе с тем жутким желанием, единственным, овладевшим мною полностью, холодным и пугающим. Мне было страшно; плавкий ужас доходил до кончиков пальцев и застывал там, превращаясь в острые тонкие иглы...
Я знала, что должна умереть. Сегодня, в этот день, словно сам шанс, как выигрышный билет, был милостиво получен после долгих прошений о том, и я не могла им не воспользоваться незамедлительно. О чем я еще размышляла, о чем просила, что занимало мое воображение? Нет, ни единой иной думы не возникало в моем сознании, а лишь темное холодное одеяло смерти и жуткие колыбельные - ничего более. Впрочем, решение это принадлежало лишь мне, никто не вынуждал меня уходить навсегда, хотя я и не отрицаю того, что сама мысль об этом была заброшена в разум, как тяжелый камень, откуда-то извне, - какое восхитительное оправдание для самоубийцы, не правда ли?
Самое поразительное, что мои близкие пытались помочь мне в моей затее, будто я просила не вечного сна, а, напротив, жизни и пробуждения. К сожалению, теперь я не могу припомнить всех подробностей сновидения (по обыкновению я не запоминаю ровным счетом ничего, так что сам факт того, что какие-то крупные, но зыбкие детали устояли перед стеной реальности, уже весьма необычайно), а потому нижеследующее может оказаться лишь плодом воображения вне сна, в реальности - кто знает? Итак, я, повторюсь, не помню, какие способы достижения вечного покоя перебирались мною. Я сумела запечатлеть после пробуждения лишь два из них, но, полагаю, их было больше, о чем свидетельствовали уже упомянутые "иглы" в кончиках пальцев и студеный ужас - боязнь боли и всяческих мучений. Да, мне хотелось смерти, но чистой и бесчувственной, без медленных и оттого невыносимых ощущений ее приближения.
Сперва мне предлагали разрезать живот - я должна была умереть от потери крови. Человек, который вызвался проделать это, показывал весьма острые блестящие самурайские мечи, сам был, кажется, хирургом и уверял, что я даже не почувствую, как упаду в черное одеяло смерти. Я весьма ясно увидела эту картину: кушетка в сероватой комнате, маленькие круглые свечи, разрезанное тело и кровь - моя кровь, - с тяжестью покидавшая организм. Нет, такой вариант мне не нравился. Меня охватил ужас - этот самый страх невыносимой боли; мне вдруг захотелось жить, но вместе с тем я вполне ясно ощущала, что этого уже нельзя было желать, что это так далеко, так невозможно, что и мысль о жизни была уже чем-то запрещенным и диким. И мне предлагали иные варианты моей гибели. Очевидно, среди них были куда более пугающие, но отнюдь не тривиальные: не было предложений сброситься с высотного здания или удавиться. Однако за неимением ничего подходящего, я предпочла как раз именно один из привычных, излюбленных многими, ушедшими до меня, людьми - снотворное. В больших количествах.
У меня дома как раз было снотворное, однако, оказалось в пластинке всего десять таблеток - мне тогда казалось, этого будет недостаточно. Однако меня охватывало такое отчаяние, так неизбежно чувствовалась близкая гибель, так мало оставалось времени, что я цеплялась за любую попытку уснуть навсегда, и схватила пластинку с таблетками, проглотив маленькие белые проводники в сон один за одним, без воды, после чего легла на свою кровать, к стене, и заснула. Я знала, чем может грозить "не-смерть" и опасалась этих последствий еще более, нежели самой гибели.
Ничего не произошло. Я проснулась под звуки ехавшего поезда и обнаружила, что здоровье мое не пошатнулось от принятой дозы, но также я не умерла; однако "иглы" в пальцах все еще ясно ощущались. Страх - безумный, ледяной страх - никуда не ушел, а остался гостить - в разуме, душе, теле. В тот миг я осознала, что никогда, вероятно, не смогу лишить себя дыхания, впрочем, и желание, такое дикое и неотвратимое, возникло впервые - лишь во сне. Отчего-то мне хочется жить, хотя смерть и жизнь одинаково кажутся отвратительными, будто возникло такое чувство, что мне необходима некая середина. Но ее нет, а значит, придется довольствоваться тем, что предлагают, как птице, равно ненавидящей ее клетку и помещение дома, где ей доводится летать.
21.01.14
Отплыв в сторону серого фундамента реальности, задержка. Вынуждена извиниться. Сцена прикрыта, в пыльном зале полумрак. Медленно зажигаю свет и вытаскиваю своих марионеток.
Мои миры, зритель, туманны и зыбки, но поразительно многообразны и всякий раз являются мне новой фигурой, которой я не могу не восхищаться. Я пишу то, что вижу и ощущаю, находясь там. Даже, пожалуй, лишь часть этого, поскольку увидеть все не представляется возможным: сознание выльется наружу ртутью. Целым потоком; а ведь мне нужны лишь капли, ведь и они превратятся в пар, и я отравлюсь им.
Первая строчка рифмуется с шестой, вторая - с четвертой, третья - с пятой. Прежде я подобного не пробовала, мне определенно по душе новые грани.
Запретное, сладко-ядовитое место, куда хочется возвращаться вновь и вновь. Осознание, что принадлежит оно только мне, и никто более не сумеет открыть эту дверь греет, словно горячий напиток в лютую стужу: замок весьма замысловат, а полупрозрачный, единственный подходящий ключ я умело прячу.
Дверь пытаются сломать. Крепко заложить. Уничтожить дорогу к ней. В современном твердом и остром, удушливом мире путь к этой двери именуется эскапизмом. От слова "escape", что означает "сбежать".
Я бегу не оглядываясь - в этом они, пожалуй, правы. И сбежала бы, и осталась бы на той стороне сидеть, пока одна из моих фигур не подошла бы, положа руку на плечо и мягко, но настойчиво произнеся фразу вроде "Тебе пора". Тогда я бы ушла, робко, но вместе с тем и твердо. Пребывание в двух мирах одновременно режет восприятие на куски, и в голову вновь забивают ржавые гвозди. Выбирать какой-то один же опасно. Тело отчаянно будет хвататься за первый, душа - за второй, горячо любимый. Так и раздерут человека, который никак не сумел понять, где его существование окажется подходящим и верным. Раздерут надвое. А здесь, в составе фундамента реальности, еще и ничтожная, но такая важная чепуха, стальными когтями отбирающая разум назад.
"Von meiner brennende Liebe
kann dich kein Dämon erlösen"
(От моей пламенной любви тебя ни один демон не освободит).
Не освободит - и тем лучше. Узы любви к странным мирам будут опутывать ствол могучего дерева с причудливыми листьями. Но вы ничего не увидите зритель, кроме некоторых строк, пропитанных мнимым символизмом.
Укройте мою простуженную душу.
Отплыв в сторону серого фундамента реальности, задержка. Вынуждена извиниться. Сцена прикрыта, в пыльном зале полумрак. Медленно зажигаю свет и вытаскиваю своих марионеток.
Мои миры, зритель, туманны и зыбки, но поразительно многообразны и всякий раз являются мне новой фигурой, которой я не могу не восхищаться. Я пишу то, что вижу и ощущаю, находясь там. Даже, пожалуй, лишь часть этого, поскольку увидеть все не представляется возможным: сознание выльется наружу ртутью. Целым потоком; а ведь мне нужны лишь капли, ведь и они превратятся в пар, и я отравлюсь им.
Первая строчка рифмуется с шестой, вторая - с четвертой, третья - с пятой. Прежде я подобного не пробовала, мне определенно по душе новые грани.
Запретное, сладко-ядовитое место, куда хочется возвращаться вновь и вновь. Осознание, что принадлежит оно только мне, и никто более не сумеет открыть эту дверь греет, словно горячий напиток в лютую стужу: замок весьма замысловат, а полупрозрачный, единственный подходящий ключ я умело прячу.
Дверь пытаются сломать. Крепко заложить. Уничтожить дорогу к ней. В современном твердом и остром, удушливом мире путь к этой двери именуется эскапизмом. От слова "escape", что означает "сбежать".
Я бегу не оглядываясь - в этом они, пожалуй, правы. И сбежала бы, и осталась бы на той стороне сидеть, пока одна из моих фигур не подошла бы, положа руку на плечо и мягко, но настойчиво произнеся фразу вроде "Тебе пора". Тогда я бы ушла, робко, но вместе с тем и твердо. Пребывание в двух мирах одновременно режет восприятие на куски, и в голову вновь забивают ржавые гвозди. Выбирать какой-то один же опасно. Тело отчаянно будет хвататься за первый, душа - за второй, горячо любимый. Так и раздерут человека, который никак не сумел понять, где его существование окажется подходящим и верным. Раздерут надвое. А здесь, в составе фундамента реальности, еще и ничтожная, но такая важная чепуха, стальными когтями отбирающая разум назад.
"Von meiner brennende Liebe
kann dich kein Dämon erlösen"
(От моей пламенной любви тебя ни один демон не освободит).
Не освободит - и тем лучше. Узы любви к странным мирам будут опутывать ствол могучего дерева с причудливыми листьями. Но вы ничего не увидите зритель, кроме некоторых строк, пропитанных мнимым символизмом.
Укройте мою простуженную душу.
16.01.14
То, что способно казаться необычайно глубоким и волнующим твоей душе, твоему разуму, способно будить в тебе самые разнообразные ощущения и рождать новые иллюзорные мысли и образы, прочим покажется пустой стекляшкой, над которой оппонент обязательно посчитает нужным посмеяться, хотя в сундучке с мнимыми драгоценностями у таких собеседников лежат отнюдь не бриллианты, а ничуть не более красивые стекляшки, - даже, пожалуй, потертые и давно, с самого своего появления в этом сундучке, потерявшие блеск.
Пожалуй, не стоит более вытаскивать свои личные драгоценности, которые не удовлетворяют общепринятым понятиям о красоте, на пыльный стол всем, с кем даже непременно хочется поделиться ими, когда кажется, что без разделения этого невозможно будет жить.
Не нужно, как бы велико желание ни было. Это бессмысленно, в особенности когда горячо любимые тобою камни кажутся тебе самыми прекрасными из всех существующих в мире. Ведь что останется в душе твоей, когда самые главные ее составляющие окажутся безжалостно осмеянными и непонятыми?...
Я вновь становлюсь предметом косвенного осуждения и полустертой беззвучной фигурой, чьи речи если не вызывают недоумения, то вовсе оказываются слабыми, едва способными летать, мотыльками, и их совершенно не замечают, а вместе с тем они отчаянно пытаются добраться до цели и, достигнув ее, рухнуть замертво в исступлении.
Сколько еще придется создавать иные реальности, чтобы забыться и перестать воспринимать все излишне болезненно?.. Пожалуй, это никогда не сомкнет хвост собственными зубами, подобно змее. Да. Пожалуй, никогда.
То, что способно казаться необычайно глубоким и волнующим твоей душе, твоему разуму, способно будить в тебе самые разнообразные ощущения и рождать новые иллюзорные мысли и образы, прочим покажется пустой стекляшкой, над которой оппонент обязательно посчитает нужным посмеяться, хотя в сундучке с мнимыми драгоценностями у таких собеседников лежат отнюдь не бриллианты, а ничуть не более красивые стекляшки, - даже, пожалуй, потертые и давно, с самого своего появления в этом сундучке, потерявшие блеск.
Пожалуй, не стоит более вытаскивать свои личные драгоценности, которые не удовлетворяют общепринятым понятиям о красоте, на пыльный стол всем, с кем даже непременно хочется поделиться ими, когда кажется, что без разделения этого невозможно будет жить.
Не нужно, как бы велико желание ни было. Это бессмысленно, в особенности когда горячо любимые тобою камни кажутся тебе самыми прекрасными из всех существующих в мире. Ведь что останется в душе твоей, когда самые главные ее составляющие окажутся безжалостно осмеянными и непонятыми?...
Я вновь становлюсь предметом косвенного осуждения и полустертой беззвучной фигурой, чьи речи если не вызывают недоумения, то вовсе оказываются слабыми, едва способными летать, мотыльками, и их совершенно не замечают, а вместе с тем они отчаянно пытаются добраться до цели и, достигнув ее, рухнуть замертво в исступлении.
Сколько еще придется создавать иные реальности, чтобы забыться и перестать воспринимать все излишне болезненно?.. Пожалуй, это никогда не сомкнет хвост собственными зубами, подобно змее. Да. Пожалуй, никогда.
14.01.14
"Какой громкой должна быть тишина,
Чтобы зов был услышан?
Как тихо я должен написать,
Чтобы тебя моя жизнь еще увлекала?"
Alexander Kaschte, "Tineoidea".
***
Иллюзорность особенно притягательна, едва научаешься управлять ощущениями и контролировать порывы безумия. Когда тухнет свеча, дым быстро рассеивается. Сперва он довольно ясно видим, но вскоре от него ничего не остается, кроме бледного, слабого, чуть уловимого, запаха. С иллюзорностью происходит то же самое. Стоит лишь разуму на мгновение отшатнуться от привычных, четко обозначенных границ, как волнами прибывает она, поначалу ясная, материальная и пугающая, однако столь же стремительно рассеивающаяся, похожая впоследствии на домашний призрак, привычный, забавный, однако все же - это мистика, причину возникновения которой вряд ли однажды поймешь.
Мысли часто иллюзорны, но именно в этом и сокрыта их подлинная красота и ценность. Если бы я могла понимать их природу, безошибочно определять истоки, то они были бы неимоверно скучны и не представляли бы ни малейшего интереса.
Я заставлю их, впрочем, не исчезать бесследно, как дым от потухшей свечи. Я поймаю самые ослепительно яркие - и оттого самые невыносимые - из них и превращу мысли в слова, прожгу ими бумагу, запру в клетке, имеющей вид белого тонкого прямоугольника.
Что ж, завеса приоткрывается, и пыльные частицы отскакивают от портьеры, летят, как зачарованные мотыльки, на свет. Вы все еще здесь, мой единственный |зритель|? Осмелюсь надеяться на положительный ответ, в противном случае мне легче рассыпать буквы вот так:
З ь с е
д
Я
Н а о
д
и исчезнуть. Посему я очень зависима от вас, мой |зритель|, иначе мои мысли-марионетки с аппетитом съедят мой шаткий разум, едва я окажусь в полном одиночестве.
Обещайте мне, что не оставите меня с ними наедине. Вы утверждаете?
"So many days I wait for you
So many tears I gonna lose..."
Я уже предана вам, а вы лишь слегка кивните головой в знак согласия, что будете слушать все, о чем я собираюсь поведать, и я буду вполне удовлетворена.
"Какой громкой должна быть тишина,
Чтобы зов был услышан?
Как тихо я должен написать,
Чтобы тебя моя жизнь еще увлекала?"
Alexander Kaschte, "Tineoidea".
***
Иллюзорность особенно притягательна, едва научаешься управлять ощущениями и контролировать порывы безумия. Когда тухнет свеча, дым быстро рассеивается. Сперва он довольно ясно видим, но вскоре от него ничего не остается, кроме бледного, слабого, чуть уловимого, запаха. С иллюзорностью происходит то же самое. Стоит лишь разуму на мгновение отшатнуться от привычных, четко обозначенных границ, как волнами прибывает она, поначалу ясная, материальная и пугающая, однако столь же стремительно рассеивающаяся, похожая впоследствии на домашний призрак, привычный, забавный, однако все же - это мистика, причину возникновения которой вряд ли однажды поймешь.
Мысли часто иллюзорны, но именно в этом и сокрыта их подлинная красота и ценность. Если бы я могла понимать их природу, безошибочно определять истоки, то они были бы неимоверно скучны и не представляли бы ни малейшего интереса.
Я заставлю их, впрочем, не исчезать бесследно, как дым от потухшей свечи. Я поймаю самые ослепительно яркие - и оттого самые невыносимые - из них и превращу мысли в слова, прожгу ими бумагу, запру в клетке, имеющей вид белого тонкого прямоугольника.
Что ж, завеса приоткрывается, и пыльные частицы отскакивают от портьеры, летят, как зачарованные мотыльки, на свет. Вы все еще здесь, мой единственный |зритель|? Осмелюсь надеяться на положительный ответ, в противном случае мне легче рассыпать буквы вот так:
З ь с е
д
Я
Н а о
д
и исчезнуть. Посему я очень зависима от вас, мой |зритель|, иначе мои мысли-марионетки с аппетитом съедят мой шаткий разум, едва я окажусь в полном одиночестве.
Обещайте мне, что не оставите меня с ними наедине. Вы утверждаете?
"So many days I wait for you
So many tears I gonna lose..."
Я уже предана вам, а вы лишь слегка кивните головой в знак согласия, что будете слушать все, о чем я собираюсь поведать, и я буду вполне удовлетворена.
Сколько времени прошло, а я только недавно вновь ощутила потребность вести дневник и вспомнила об этой покрытой пылью странице... Еще одна попытка?
Переношу старые записи с планшета.
Переношу старые записи с планшета.