06.02.14
Сколько раз за все время существования я запоминала свои сны? Дважды, трижды? И почему именно тогда они остаются в памяти, когда после пробуждения следует страх, боль, отчаяние и ожидание чего-то жуткого?
Мне снилось, что я желаю смерти и пытаюсь всячески достичь ее, схватиться за это костлявое смрадное тело рукою, и чувство необходимости этой затеи оказалось столько велико, что мне не приходило в голову решительно никаких идей о том, что возможно как-либо избежать этой участи - во всяком случае, на сей раз, ибо, как известно, никто не останется обделенным этим подарком. Однако в моем сне это была даже не участь, не злая неизбежность, не смиренное принятие конца. Это оказалось странным и вместе с тем жутким желанием, единственным, овладевшим мною полностью, холодным и пугающим. Мне было страшно; плавкий ужас доходил до кончиков пальцев и застывал там, превращаясь в острые тонкие иглы...
Я знала, что должна умереть. Сегодня, в этот день, словно сам шанс, как выигрышный билет, был милостиво получен после долгих прошений о том, и я не могла им не воспользоваться незамедлительно. О чем я еще размышляла, о чем просила, что занимало мое воображение? Нет, ни единой иной думы не возникало в моем сознании, а лишь темное холодное одеяло смерти и жуткие колыбельные - ничего более. Впрочем, решение это принадлежало лишь мне, никто не вынуждал меня уходить навсегда, хотя я и не отрицаю того, что сама мысль об этом была заброшена в разум, как тяжелый камень, откуда-то извне, - какое восхитительное оправдание для самоубийцы, не правда ли?
Самое поразительное, что мои близкие пытались помочь мне в моей затее, будто я просила не вечного сна, а, напротив, жизни и пробуждения. К сожалению, теперь я не могу припомнить всех подробностей сновидения (по обыкновению я не запоминаю ровным счетом ничего, так что сам факт того, что какие-то крупные, но зыбкие детали устояли перед стеной реальности, уже весьма необычайно), а потому нижеследующее может оказаться лишь плодом воображения вне сна, в реальности - кто знает? Итак, я, повторюсь, не помню, какие способы достижения вечного покоя перебирались мною. Я сумела запечатлеть после пробуждения лишь два из них, но, полагаю, их было больше, о чем свидетельствовали уже упомянутые "иглы" в кончиках пальцев и студеный ужас - боязнь боли и всяческих мучений. Да, мне хотелось смерти, но чистой и бесчувственной, без медленных и оттого невыносимых ощущений ее приближения.
Сперва мне предлагали разрезать живот - я должна была умереть от потери крови. Человек, который вызвался проделать это, показывал весьма острые блестящие самурайские мечи, сам был, кажется, хирургом и уверял, что я даже не почувствую, как упаду в черное одеяло смерти. Я весьма ясно увидела эту картину: кушетка в сероватой комнате, маленькие круглые свечи, разрезанное тело и кровь - моя кровь, - с тяжестью покидавшая организм. Нет, такой вариант мне не нравился. Меня охватил ужас - этот самый страх невыносимой боли; мне вдруг захотелось жить, но вместе с тем я вполне ясно ощущала, что этого уже нельзя было желать, что это так далеко, так невозможно, что и мысль о жизни была уже чем-то запрещенным и диким. И мне предлагали иные варианты моей гибели. Очевидно, среди них были куда более пугающие, но отнюдь не тривиальные: не было предложений сброситься с высотного здания или удавиться. Однако за неимением ничего подходящего, я предпочла как раз именно один из привычных, излюбленных многими, ушедшими до меня, людьми - снотворное. В больших количествах.
У меня дома как раз было снотворное, однако, оказалось в пластинке всего десять таблеток - мне тогда казалось, этого будет недостаточно. Однако меня охватывало такое отчаяние, так неизбежно чувствовалась близкая гибель, так мало оставалось времени, что я цеплялась за любую попытку уснуть навсегда, и схватила пластинку с таблетками, проглотив маленькие белые проводники в сон один за одним, без воды, после чего легла на свою кровать, к стене, и заснула. Я знала, чем может грозить "не-смерть" и опасалась этих последствий еще более, нежели самой гибели.
Ничего не произошло. Я проснулась под звуки ехавшего поезда и обнаружила, что здоровье мое не пошатнулось от принятой дозы, но также я не умерла; однако "иглы" в пальцах все еще ясно ощущались. Страх - безумный, ледяной страх - никуда не ушел, а остался гостить - в разуме, душе, теле. В тот миг я осознала, что никогда, вероятно, не смогу лишить себя дыхания, впрочем, и желание, такое дикое и неотвратимое, возникло впервые - лишь во сне. Отчего-то мне хочется жить, хотя смерть и жизнь одинаково кажутся отвратительными, будто возникло такое чувство, что мне необходима некая середина. Но ее нет, а значит, придется довольствоваться тем, что предлагают, как птице, равно ненавидящей ее клетку и помещение дома, где ей доводится летать.